Новости Татарстанской митрополии

Адрес сайта Татарстанской митрополии - www.tatmitropolia.ru 

 

Источник информации: Татарстанская митрополия
28 Июля 2015

Все мероприятия по приведению Киева к крещению, низвержению языческих божеств, постройке храмов в столице и на периферии «по градом», назначению священников в новоустроенные храмы проводятся исключительно по воле великого князя. На это, отраженное в летописи, личное волевое участие правителя Руси обратил внимание В.К. Симанский в предисловии к книге Н.Я. Аристова1. Инициатива в мероприятиях по распространению христианства всецело принадлежит великому князю, а повеления его носят, скорее всего, устный характер.

Здесь небезынтересно заметить, что, ниспровергая языческие идолы, князь отказывается от каких-либо преследований вождей язычества. Летопись вообще о них умалчивает. Более того, волхвы совершенно не оказывают какого-либо сопротивления реформам Владимира. Едва ли здесь дело состоит в понимании ими той полноты власти, какой обладал Владимир Святославич. Возможно, эта реформа охватывала в основном Киев и некие центры Руси, оставляя свободу действия сторонникам язычества.

Следующим его шагом стало создание неких школ. «Пославъ, нача поимати у нарочитые чади2 дети, и даяти нача на ученье книжное»3. Текст весьма примечателен. Кто эта «нарочитая чадь»? Это некие лучшие люди. Но вновь заметим: люди, а не мужи, и при том «чадь», т.е. «челядь». Значит, это не были люди вообще («людье»), не были они и представителями дружины или старейшин. Можем позволить себе предположить, что это был некий средний слой полусвободных жителей Киева, не принадлежавший к знати, но лучший среди рядовых граждан, боярских и княжеских слуг. Возможно, это те же «свои люди», с которыми князь Владимир приносил жертвы Перуну. Но высказанное нами – не более, чем предположение, подтвердить которое весьма трудно.

Можно полагать, что за детьми были посланы дружинники. Обратим внимание, что им пришлось не собирать, а именно ловить детей. Значит, дети бегали от воинов, что говорит за то, что собирались дети не дружинников и близкого к князю окружения городских старейшин, а чужие дети. Иначе бы летописец указал, что отцы приводили своих чад на учение. «Матери же детей этих плакали о них; ибо не утвердились еще они в вере и плакали о них как о мертвых»4. Это в свою очередь так же говорит о том, что эти женщины не относились к восточнославянской знати, поскольку не понимали выгод образования. Текст повествования дает основания для заключения, что в сознании этих женщин образование было тесно связано с мероприятиями по христианизации, осуществлявшейся великим князем. Вероятнее всего, в семьях дружинников, тесно связанных, с торговлей домочадцы вполне могли владеть и греческим, и иными европейскими или восточными языками. К тому же мы не встречаем в этот период на страницах летописи указаний на участие в международных переговорах или каких-либо иных дипломатических акциях переводчиков. Это вполне могло бы служить сторонним свидетельством того, что и дружинники, и члены их семей могли быть людьми вполне образованными для своего времени.

Впрочем, здесь мы вправе задать вопрос: Не преследовал ли Владимир Святославич, собирая для обучения детей челяди, целей обновления своего окружения? Не искал ли он новых людей, на которых бы мог положиться при осуществлении своих грандиозных планов? К тому же этому способствовал принцип комплектования дружины, не связывавшей своих воинов родственно-общинными отношениями. Так что в нее мог попасть любой приходящий5. Впрочем, несмотря на «разноплеменной» состав, значительную часть ее правящего слоя составляли скандинавы6. В «Правде» Ярослава с ее «четкостью социальных контрастов» челядин – раб7. Это означает, что в при Владимире «чадь» находилась, как минимум, в зависимом положении. Человек, приобретавший в результате образования новый социальный статус и свободу, помимо юридической приобретал и моральную зависимость от князя.

К тому же «демократичные» принципы формирования окружения великого князя Владимира в условиях, когда «боярство еще не успело замкнуться в касту»8, создавали ситуацию, при которой даже на место посадника не только в каком-либо городе, но и покоренном княжестве могло претендовать «лицо некняжеского происхождения»9.

И.Я. Фроянов придерживается мнения, что основу челяди на Руси X – начала XI вв. составляют «не просто рабы, а рабы–пленники», при этом между варягами и челядью, как людьми пришлыми, «обнаруживается взаимное притяжение»10. К тому же, если учесть, что челядь – это все же домашние слуги, ведшие хозяйство и исполнявшие различные поручения, пользовавшиеся доверием своих господ, вполне могли послужить и государству. Мы вправе предположить, что значительная часть челяди, ее «нарочитая» часть могла пользоваться правами свободных людей и быть образованнее местных славян, либо рассматривалась князем как более способная к приобретению образования. Поэтому неудивительно и даже закономерно обращение Владимира, чувствовавшего себя иностранцем в столице (значительную часть жизни он проведет в Боричеве, где и умрет), к тем, кто был ему ближе по этому же принципу. Заметим, что в летописях мы не встретим со стороны отцов этих детей сопротивления великому князю. На начальном этапе «иностранная» церковь, призванная хотя и обрусевшими, но в большинстве своем иностранными по духу правителями Руси, могла искать опору в тех же самых иностранцах.

Автор Никоновской летописи предвосхищает рассказ о начале школьного образования совещанием митрополита Михаила и князя Владимира «како наипаче утвердити православную веру»11. Личность митрополита Михаила загадочна, а Никоновская летопись тенденциозна. Но то, что образование могло преследовать и какие-то церковные цели, а не только государственные, вполне возможно, поскольку плач матерей связан именно с непониманием ими религиозного значения проводившейся «реформы». В целом же, несмотря на то, что культура Древней Руси определялась «религиозным измерением»12, организованное Владимиром обучение носило светский характер. На это обратил внимание Рыбаков. Так, например, основываясь на результатах раскопок в Новгороде, ученый пришел к выводу, что в новгородских школах в середине XIII в. проходили цифирь и коммерческую корреспонденцию. Молитвы же учили лишь основные13. Хотя эти данные и выходят за пределы поставленных нами хронологических рамок, тем не менее, учитывая неподвижность русского религиозного сознания, едва ли можно говорить о том, что в X-XI вв. дела в образовании обстояли иным образом. Мы имеем дело с элементарным школьным обучением, не преследующим целью «воспитывать детей в надежду священства»14. О светском характере школ, устроенных Владимиром, а после него и Ярославом, говорит Б.Д. Греков, называя их «государственными»15. Стороннее указание на подобное состояние дел имеется и в житии прп. Феодосия Печерского16.

Тем не менее, необходимо понять, что в нашем случае понятие «светское» образование равносильно категории «государственное». Ибо едва ли школа в этот период времени оппозиционировала теологии. Обучение, построенное на изучении мира из текстов Священного Писания или трудов святых отцов, едва ли могло вступать в противоречия с церковной идеологией. П. Михайлов пишет, что «корпус славянских переводов так называемого «золотого века» славянской письменности (IX-XI вв.) совпадает по своему составу с библиотекой крупного византийского монастыря, естественно ориентированного на аскетические и богословские сочинения <…> следствием этого для Древней Руси и других славянских народов стало принципиальное отсутствие школы в европейском поствозрожденческом понимании этого института <…>»17.

Немаловажная, а, может быть, и самая яркая сторона деятельности Владимира Святославича связана с построением храмов в Киеве и Васильеве. Этому предшествовало сокрушение (посечение) и придание огню изображений языческих богов18. Следует особо отметить, что необычным образом Владимир обставляет ниспровержение Перуна. Его изображение не сжигается. Языческого бога привязывают к хвосту коня, двенадцати мужам приказывают колотить его жезлами, после чего, спустив Перуна по ручью в Днепр, кумир сопровождают до порогов. Там он, согласно воле великого князя, и был оставлен в покое. Летописец объясняет такое отношение к Перуну желанием поругать «беса, который обманывал людей в этом образе»19. С чем могло быть связано такое снисходительное отношение к Перуну? С одной стороны, как мы уже упоминали, почитание этого божества было установлено самим князем, с другой – Перун был почитаем в народе. Люди оплакивали поругание кумира. Видимо, обращавшиеся к Перуну «получали» просимое. Мы имеем дело с признанием Владимиром «чудес», совершавшихся у этого идола. Князь не решился уничтожить изображение Перуна, что в свою очередь могло бы быть лучшим показателем «ложности» идола, а лишь подверг его наказанию. Перун выдворялся подальше от столицы. Примечательно, что изгнание Перуна напоминало некое священнодействие: двенадцать мужей бьют деревянное изображение посохами. Этим одновременно Владимир одновременно предупреждал возможные выступления в народе. Только так можно объяснить и действия Владимира, и слова летописца о том, что через этого идола «бес обманывал людей». Не имея что-либо противопоставить языческому «чуду» и не решаясь справляться с ним, неустоявшееся христианское сознание Владимира предпочитало избавиться от источника народных верований.

Летописец, стремясь отразить величие совершавшегося в те дни в Киеве христианского просвещения народа, пишет, что с ним приняли новую веру «и сыновья его, и земля его»20. Почему летописец пишет, «земля его», а не «земля Русская», как в случае с жертвоприношениями у Перуна21?

Конечно, Владимир, единоличный правитель Руси, но его монархия далеко не абсолютна. Здесь необходимы некоторые пояснения. Во-первых, он всего лишь первый Рюрикович, утвердивший свою единоличную власть на территории Древней Руси, а значит едва ли эта «победа» была окончательной. Во-вторых, сомнительно признавать полную подконтрольность великому князю земли вятичей и Ростовской земли. В-третьих, христианизация Новгорода, из которого он взошел на Киевский стол, проходит только через три года после крещения Киева. К тому же это потребовало военного вмешательства со стороны Добрыни и Путяты. Так что единовластие Владимира на всей территории Древней Руси в определенном смысле условно. А.Н. Насонов, в своем историко-географическом исследовании обращал внимание на то, что под «землей» летописи понимались «территории, объединенные одной верховной властью»22. Вывод один: не вся земля могла считаться великокняжеской, «его».

Примечательно и то, что Перун доплывает до порогов. Только там его прекращают гнать по Днепру. Не были ли пороги естественной границей земель, непосредственно подчинявшихся киевскому князю, границей его личного домена? Сомнительно, чтобы князь, еще едва укрепившийся в христианской вере и воспитанный в системе языческих религиозных представлений и суеверий, мог себе позволить оставить низверженного бога на своей земле. Это означает – на первоначальном этапе христианизация охватила только Киев и его пригороды. Но здесь мы должны проявить осторожность. В.К. Никольский в свое время, оценивая процесс распространения христианства в Киевской Руси, справедливо писал, что в XI-XIII вв. христианизация деревни «видимо, и не начиналась», поскольку мы вообще ничего не знаем о деревенском священстве23. Между тем непосредственным проводником христианского учения является рядовое духовенство. Также заслуживает внимание то, что нечто подобное позже совершит в Новгороде архиепископ Иоаким: «<…> и требища бесовския разори, и Перуна посече, и повеле влещи Пероуна в Волховъ; и повязавше оуже и влечаху его, биюще и пхающе»24.

Поэтому мы вполне можем предположить, что первоначально христианизации подверглись лишь земли полян, т.е. Киева и его округи, которые и необходимо рассматривать как земли киевских князей. В этом отношении весьма сомнителен восторг Эверса, писавшего: «Новая религия распространялась с быстротою <…>»25.

Крещение детей Владимира тесно связано с их «посажением» в главных центрах Древней Руси и созданием городов и укреплений вокруг Киева. Масштабное строительство было сопровождаемо не менее масштабным переселением «мужей» из славян, кривичей, чуди и вятичей в новоустроенные крепости. Едва ли справедливо рассматривать все эти события как последствия христианизации. Вероятней всего, мы действительно имеем дело с параллельно идущими процессами. И посажение детей в древнерусских центрах, и строительство городов, и переселение племенной знати в новосозданные городки-крепости стало следствием того, что «была война с печенегами»26. В этом случае укрепление важнейших древнерусских центров и, прежде всего, Киева было делом важным не столько даже для христианизации Руси27, сколько для усиления ее внутренней стабильности. Дети направляются в свои земли не как князья-правители уделов, а именно как посадники важных центров. Летописец не говорит, что детям передавались земли, но указывает, что они направляются в города. Этим великий князь предусмотрительно устранял опасность центробежных тенденций, свойственных провинциальным настроениям. К тому же сложившееся положение дел может говорить и о том, что великокняжеская власть была способна контролировать только главные центры тех или иных земель, испытывая дефицит людей, способных к управлению страной на периферии28. Естественно, что в такой сложной внутриполитической ситуации никак нельзя говорить о способности киевских властей осуществлять полномасштабную христианизацию провинций.

В.Л. Янин писал: «По своему существу посадничество <…> является системой организации административного централизма»29. Необходимо заметить, что основная забота посадника заключалась в сборе дани, а не в управлении землями. О последнем особенно трудно говорить в эпоху Владимира Святославича. К тому же, если считать, что юные княжичи (некоторые из них были младенцы) действительно имели целью осуществлять политику христианизации во вверенных им землях, то возникает вопрос: почему летопись не сообщает о том, что с ними отправились представители духовенства? Маловероятно, чтобы только что крещеные совсем юные сыновья Владимира и их дружинники были способны заниматься миссионерством и катехизацией местных язычников. Более достоверно предположение, допускающее, что предпринятым шагом великий князь стремился укрепить свою власть в провинции, предупреждая племенной сепаратизм. Не допустить распада государства, противостоявшего опасным и грозным кочевникам, – вот главная цель Владимира Святославича.

Рассмотрение отношений Владимира Святославича с печенегами не входит в задачи нашего исследования. Тем не менее, Никоновская летопись сообщает небезынтересный факт. Крещение Владимира ознаменовалось приходом к нему (в Киев или Корсунь?) послов от папы с мощами святых, что означало признание Римом крещения великого князя, и печенежского князя Мингея30. Последнее обстоятельство особенно примечательно, так как уже на следующий год летописец сообщает о начале войны с печенегами. Едва ли мы здесь имеем дело с миссионерством Владимира. Скорее всего, это была некая политическая акция, призванная предовратить или оттянуть назревавший конфликт со степью. В какой-то степени мы можем предполагать, что здесь Владимир поступал подобно тому, как действовала Византия по отношению к своим неспокойным соседям.

Завершая сообщение о войне с печенегами, летописец под 989 годом пишет: «Затем жил Владимир в христианском законе»31. Что это за «христианский закон»? Почему «жил», а не «правил»? Почему действие этого «закона» распространялось на самого ведикого князя, а не его окружение и государство?

В связи с этим возникает вопрос том, в каких городах в период правления Владимира Святославича стали возникать первые епископские кафедры? Впрочем, чтобы ответить на него, предстоит уделить небольшое внимание личности первого русского митрополита. Это бы немало способствовало выяснению тех отношений, какие стали складываться между церковью и государством.

Личность первого русского митрополита не просто легендарна, она загадочна. О том, что именно митрополит с этим именем стал первым предстоятелем церкви на Руси, сообщает Никоновская летопись. После торжеств по случаю взятия Корсуня и женитьбы на царевне Анне «посла Володимеръ в Греки къ преосвященному Фотею, патриарху цареградскому, и взя отъ него перваго митрополита Михаила Киеву и всей Русской земли»32. Здесь необходимо заметить, что перед составителями древнейших летописей (Ипатьевской и Лаврентьевской) стояли иные задачи, чем те, какие предстояло решить автору Никоновской летописи митрополиту Даниилу Рязанцу33, пытавшемуся обосновать синтез и симфонию государства и церкви34. По сути, в этом произведении нашло свое выражение требование церкви своей части в деле управления страной. Для власти же светской преподносился урок того, как должна она себя вести по отношению к власти духовной. Что касается самого митрополита Михаила, то его летописный образ едва ли было бы оправданным воспринимать с точки зрения исторической правды. Скорее, это реконструкция не реальной личности, а личности иконной35, легендарной, каким желали видеть ее и себя автор, Даниил Рязанец, и владелец этого литературного памятника, патриарх Никон. Учитывая амбиции последнего, можно с уверенностью утверждать, что этот свод неслучайно появился в его библиотеке. С нашей точки зрения, реконструкция личности первого митрополита имела цель не сохранить для памяти потомков образ реального человека, а несколько иную. Образ первого митрополита воплощал желание сформулировать религиозно-политическую концепцию русской церковной иерархии, создать наш восточнославянский вариант «Константинова дара». «Составитель редактировал летописный текст в духе официальной государственной доктрины 20-30-х гг. XVI в., отстаивал имущественные интересы церкви, проводил идеи союза светской и духовной власти»36.

Давая живую характеристику образа первого нашего первосвятителя, составитель совершенно не позаботился оставить такие же этикетные характеристики других личностей той эпохи, например, великого князя Владимира. Его психологический портрет может быть воссоздан только на основании поступков русского кагана. Портрет же митрополита становился образцом того, каким должен быть настоящий архипастырь. «Бысть же сей митрополитъ учителенъ зело, премудр премного, и житием великъ и крепокъ зело <…>, тихъ убо бе, и кротокъ, и смиренъ, и милостивъ премного; иногда же страшенъ и свирепъ, егда время требоваше»37. Здесь же преподносился и урок того, как следует относиться к первосвятителю. «Чествоваше убо его Володимеръ, и в согласии и любви мнозе с нимъ пребываше»38.

С самого начала повествования возникает ряд затруднений. Согласно с сообщениями Никоновской летописи, Владимир по благословению «отца своего митрополита» строит в Корсуни церковь. То, что храм был создан, несомненно достоверно39. Но возникают затруднения. Во-первых, возможно ли, чтобы своенравный Владимир даровал титул «своего отца» митрополиту побежденных греков, пусть даже и сирийцу по происхождению? Во-вторых, имел ли право «смиренный» и «кроткий» митрополит на чужой канонической территории благословлять создание храма? Первое – сомнительно. С точки зрения церковного права второе – нонсенс. Сомнителен даже титул Михаила – «митрополит Киевский и всея Руси». Такая формула именования русских предстоятелей окончательно утвердилась только к концу XIV в.40

Что касается благословения на строительство храма, то это было бы возможно, если бы Корсунь вошел в новосозданную (?) митрополию. Однако невероятно допустить, чтобы столица северных колоний империи была подчинена митрополии варваров. Значит, факт создания храма надуманно приписан митрополиту Михаилу.

Заслуживает особого внимания личность Михаила и в событиях 989 г., крещении Руси. В Никоновской летописи описание совершавшегося в водах киевских рек христианского таинства дается после описания личности митрополита. При этом необходимо заметить, что черты характера русского первосвятителя преподносятся читателю без их обоснования и отражения в конкретных поступках, или же сами поступки не совсем согласуются с декларируемыми чертами характера митрополита41.

В древнейших хрониках все было иначе. Так, воссоздавая личность того же Владимира Святославича, летописец под 980 г. сообщает: «бе же Володимир побежден похотью женьскою». Далее, подтверждая сказанное, автор хроники просто описывал происходившее при дворе молодого великого князя42. Конечно, этот отрывок почти дословно повторяется и в Никоновской летописи43, но это лишь компиляция более ранних нарративных источников. Главное отличие – в обоснованности характеристики (с точки зрения автора ПВЛ).

Следует заметить, что древнейшие хроники в своих концепциях преследовали цели иного характера, чем те, что стояли перед митрополитом Даниилом. По большей части, они обосновывали права князей занимать Киевский стол: «Откуда есть пошла руская земля, кто въ Киеве нача первее княжити, и откуду руская земля стала есть»44. Летописцы даже не ставили перед собой цель описать историю русской церкви (при том, что они были монахи). Необходимо признать, что весьма медленный процесс христианизации общества отражен в этих летописях исключительно в контексте развития русской государственности. Эти летописи, создавая и обосновывая концепцию великокняжеской власти, несомненно, отличались от Никоновского свода большей стилевой однородностью. Смеем предположить, что и в описании древнейшей истории христианства в Киевской Руси они превосходят ее большей исторической объективностью и достоверностью.

Также не вызывает доверия сообщение Никоновской летописи о том, что митрополит Михаил крестил Новгород45, поскольку Новгородская летопись даже не знает русского митрополита с таким именем46. Едва ли новгородцы бы забыли своего первого просветителя. На наш взгляд, было бы верным предположить навязывание истории Новгорода в крестители «митрополита Киевского и всея Руси», как называет святителя Михаила Никоновская летопись47, по причине борьбы Москвы с сепаратизмом северных русских земель. Необходимо также сказать, что с недоверием к событиям жизни митрополита Михаила относился и А.В. Карташев48.

Примечательно, что древнейшие русские летописи не просто религиозны, они полны библеизмов, которые проявляются не только в хронологии, что было в свое время отмечено Б.А. Рыбаковым49 и свойственно позднейшим хроникам, воспринявшим эту традицию, но и в исторических аналогиях, так или иначе связанных со Священным Писанием. Необходимо заметить, что связанные между собой по смыслу и проистекающие из единой концептуальной установки, эти библеизмы особенно ярко выделяются в части, касающейся времени правления великого князя Владимира50. Однако едва ли мы сможем найти такие же ясные самостоятельные библейские аналогии в Никоновской летописи, в части, касающейся упомянутого периода.

Исходя из изложенных выше положений, мы не можем в полной мере доверять историческим сведениям этой летописи о первом русском иерархе. Не менее сомнительны и сообщения о других русских иерархах того времени.

Все это свидетельствует о ничем не ограниченной власти Владимира Святославича в деле церковного устройства на территории Древнерусского государства.

Примечания

1 Аристов Н.Я. Первые времена христианства в России по церковно-историческому содержанию русских летописей. – СПб., 1888. – С. 3.

2 Словарь И.И. Срезневского переводит «чадь», как «люди» (Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка. Т. 3. Ч. 2. Т-Я. – М., 1989. – С. 1469). Но под людьми понимались низшие слои древнерусского общества.

3 Повесть временных лет // Памятники литературы Древней Руси. XI – начало XII века. – М., 1978. – С. 132.

4 ПВЛ. – С. 133.

5 Чичерин Б. Опыты по истории русского права. – М., 1858. – С. 7.

6 Даркович В.П. Происхождение и развитие городов Древней Руси (X-XIII вв.) // Вопросы истории. – 1999. – № 10. – С. 51.

7 Зимин А.А. Холопы на Руси (с древнейших времен до конца XV в.). – М., 1973. – С. 57.

8 Мавродин В.В. История культуры Древней Руси. – М.; Л., 1948. – С. 17.

9 Янин В.Л. Новгородские посадники. – М., 1962. – С. 51.

10 Фроянов И.Я. Рабство и данничество у восточных славян. – СПб., 1996. – С. 154-155.

11 ПСРЛ. Т. 9. – С. 58.

12 Даркович В.П. Единство и многообразие древнерусской культуры (кон. X-XIII вв.) // Вопросы истории. – 1997. – №4. – С. 39.

13 Рыбаков Б.А. Из истории культуры древней Руси. Исследования и заметки. – М., 1984. – С. 12.

14 Знаменский П.В. Духовные школы в России до реформы 1808 года. – СПб., 2001. – С. 5-6.

15 Греков Б.Д. Киевская Русь. – Л., 1953. – С. 405.

16 По словам его житийной биографии, мать Феодосия была категорически против ухода сына в монастырь, но совершенно спокойно относилась к учебе мальчика в Курской школе. Автор Жития вкладывает в уста матери Феодосия следующие слова: «Молю тебя, чадо мое, брось ты свое дело, ибо срамишь ты семью свою, и не могу больше слышать как все потешаются над тобой и твоим делом. Разве пристало отроку этим заниматься!» (Житие Феодосия Печерского // Памятники литературы древней Руси. Начало русской литературы. XI – начало XII века. М, 1978. С. 313). Это одновременно свидетельствует о невысоком социальном положении церковных людей и о их неприятии в общественном сознании. Если учесть, что во времена Владимира I в школах обучались дети челяди, становится ясным пренебрежительное отношение современников к священству и церковнослужителям.

17 Михайлов П. Святоотеческие источники просвещения Древней Руси // Альфа и Омега. – 2002. – № 3(33). – С. 315.

18 ПСРЛ. Т. IX. – С. 57; ПВЛ. – С. 131.

19 ПВЛ. – С. 133.

20 ПВЛ. – С. 137.

21 ПВЛ. – С. 95.

22 Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства: Историко-географическое исследование. Монголы и Русь: История татарской политики на Руси. С. 32.

23 См.: Никольский В.К. Как появилось христианство на Руси. – СПб., 2003. – С. 46.

24 ПСРЛ Т. 5. Вып. 1.

25 Эверс Ф.И. Древнейшее русское право. – СПб., 1835. – С. 236.

26 ПВЛ. – С. 137.

27 «<…> принятие Владимиром сей меры ускорено было желанием утвердить христианство в разных местах посредством своих сыновей и их дружин» (Эверс И.Ф. Древнейшее русское право. – СПб., 1835. – С. 239).

28 Привлечение к посадничеству выходцев не из княжеской родни только подтверждает нашу гипотезу.

29 Янин В.Л. Новгородские посадники. – М., 1962. – С. 52.

30 ПСРЛ. Т. 9. – С. 57.

31 ПВЛ. – С. 137.

32 ПСРЛ. Т. 9. – С. 56-57.

33 Там же. – С. V.

34 Там же. – С. V.

35 Сложившееся положение характерно не только для жития митрополита Михаила, но и почти всех первых русских предстоятелей. Это, по справедливому замечанию Е.Е. Голубинского, «почти ничего не дает для истории». Голубинский Е.Е. История Русской Церкви. Период Первый, Киевский или домонгольский. Т. 1. – М., 1997. – С. XII-XIII.

36 ПСРЛ. Т. IX. – С. 56.

37 ПСРЛ. Т. IX. – С. 56.

38 ПСРЛ. Т. IX. – С. 56.

39 ПВЛ. – С. 131.

40 Кистерев С.Н. «Великий князь всея Руси» в XI-XV веках. // Очерки феодальной России. Сборник статей. Вып. 6. – М., 2002. – С. 58-61.

41 «Страшен и свиреп, егда время требоваше» никак не согласуется с положениями «тих убо бе, и кроток, и смирен».

42 ПСРЛ. Т. II. – Стлб. 67.

43 ПСРЛ. Т. IX. – С. 41.

44 ПВЛ. – С. 22.

45 Там же. – С. 63-64.

46 ПСРЛ. Т. 3. – С. 163.

47 Этот титул усваивается митрополиту Михаилу именно во время его миссии в Новгороде (ПСРЛ. Т. 9. – С. 63). При этом отметим, что Новгородская летопись – более древний источник, чем хронограф из библиотеки патриарха Никона.

48 А.В. Карташев, считая митрополита Михаила, действующего в пределах Руси в период правления Владимира Святославича, личностью «мнимой» с «сочиненным неким житием», предлагает оригинальную гипотезу. Он пишет: «Митрополит Михаил сам по себе не мнимая, а реальная личность и именно первый митрополит Русский, командированный миссионерствовать среди Руси великим Фотием, патриархом Цареградским <…> когда христианство восторжествовало при Владимире м Ярославе, перенесли останки митр. Михаила в общее чтимое собрание всех святынь – в Печерскую Лавру» (Карташев А.В. Очерки по истории русской церкви: В 2 т. – М., 1997. – Т. 1. – С. 137-138).

49 Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. – М., 2002. – С. 511.

50 Ранич А.М., Лаушкин А.В. К вопросу о библеизмах в древнерусском летописании // Вопросы истории. – 2002. – № 1. – С. 125-137.