Интервью с настоятелем Свято-Авраамиевского храма протоиереем Владимиром Головиным

– Что для Вас значит Великий пост?

– Великий пост сразу настраивает на совершенно особый период времени. Структура богослужения совершенно иная. Пост сам по себе – ограничение в пище. Отсутствие каких-ли­бо развлекательных вещей, шоу, например. Обилие молитв с коленопреклоне­ниями. Всё это выражает внутреннюю суть Великого поста. В первую очередь, конечно же, это покаяние, ежегодное покаянное вре­мя, время тотальной испо­веди. Генеральная исповедь с жёстким перетрясанием памяти за год прошедший, внутренняя переоценка себя, внутренняя ревизия. Вот главная характеристика Великого поста для меня. А отсюда и та лёгкость, ра­дость и чистота в душе, ко­торые приносит покаяние.

Ну, а потом ещё в Вели­ком посте есть нечто такое, что хорошо описывает слу­чай из жизни. В третий год моего служения в храме к нам пришли работать три человека. Наступил Вели­кий пост, они, как обычно, пришли в храм и первое, с чем столкнулись, это звон колокола. Звучал не обыч­ный праздничный трезвон, а погребальный – в один колокол. Заглянули в цер­ковь и увидели, что всё в чёрном. Они это увидели, подошли ко мне: «Батюш­ка, у вас горе, беда какая-то? Кто-то помер что ли?» Я сказал: «Да, помер. Это 40 дней будут происходить похороны и оплакивание нас, как мы живые себя в гробы кладём и в ад идём. Это будет 40 дней непре­станного плача покаяния о наших загубленных душах, о нашем безумии». В храме и облачение священниче­ское и народ – все в чёр­ном. И в душе устроение правильное – первая сту­пень покаяния в видении своей черноты, темноты, грязи духовной.

Есть и другие вещи, как бы не главные. Это пение совершенно другое, соот­ветствующее духовному устроению, пища... Великий пост наступает после Про­щёного воскресенья, после того, как у всех попросишь прощения. А у меня своя особенность: ко мне люди подходят прощения про­сить, и я у них прошу про­щения. 200 раз поклонишься – опустишься на колени, да поднимешься, – а в по­недельник приходишь на службу: всё болит после поклонов этих воскресных. Для меня это как стимуля­тор духовный: легко было друг у дружки прощенья-то просить, а теперь у Бога надо просить, да не словами, а делами… Никого не раз­дражать и никому зла не приносить будет тяжелее, чем делать поклоны в по­недельник на ослабленных ногах после поклонов в Про­щёное воскресенье.

– Что спасительное для души Вы делаете в Ве­ликий пост, чего не делае­те обычно в другое время?

– Для кого-то боль­ше благодати приносит молитва, для кого-то – милостыня, для кого-то – паломничество. Я стрем­люсь читать духовные книги. Часто приходится читать то, что нужно для жизни церковной о про­поведи, о миссионерском, социальном, молодёжном служениях. Но Великим постом всё это я отклады­ваю и беру только то, от чего душа, как на крыльях летает. Как мёд пьёшь, читая Священное Писание или труды святых отцов. Обычно что-нибудь из Ветхого Завета, а из творе­ний святых отцов у меня есть несколько любимых, которые я читаю не столь­ко для того, чтобы обно­вить в себе память о том, что написано, а чтобы на­сладиться глубиной духа: как эти святые говорили, какую глубину несли в себе. Коснуться её, просто чтобы замереть в востор­ге… Одна из этих книг – «Древний патерик». В нём читаю про авву Аммона, авву Арсения Великого и других. Об их подвигах, кратких изречениях. Чи­таю – и как будто в древ­нем Египте оказываюсь вместе с этими великими столпами огня молитвен­ного и огня веры.

–Был ли у Вас Великий пост, который перевернул Вашу жизнь?

–Да, такое было. Мой самый первый такой пост, который перевернул ну­тро, когда я поступил в семинарию. Там настоя­щая Исповедь была, когда каждый подходит кается в грехах, в отличие от той «исповеди», к которой я привык, живя на родине – в Ульяновске, где просто называл своё имя, и меня накрывали епитрахилью. Я вдруг понял, что мне, чтобы причаститься, при­дётся каяться. Покаяться нужно во всём. Но были грехи, которые мне было стыдно вспомнить самому перед собой, не только перед Богом. И стыд­но и позорно, хотелось за­быть их, что­бы их не было, но они были. Я тогда не смог пойти на Испо­ведь, а значит, не причащал­ся. С сентября – начала учеб­ного года до Великого поста я не причащал­ся. А в Лавре тогда был иеродиакон некий – отец Агафон Бобров, земляк. Как-то вечером я гулял по Лавре и встретился с ним. Наша беседа коснулась подготовки к Причаще­нию.

– Готовишься, наверно?

– Батюшка, нет

– Почему?

–Ну вот, исповедовать­ся надо, а у меня есть такие грехи…

– Так для того и есть Исповедь, чтоб душу очи­стить от этой грязи, чтоб возродиться, чтоб получить силу и жить по-другому, чтобы больше таких по­ступков не делать.

Мне пришлось пообе­щать ему, что пойду на Исповедь, но этого не про­изошло. И при следующей нашей встрече он спросил:

– Ну что, был на Ис­поведи, причастился?

– Ой, нет…

– Что это такое? Ты на священника учишься, тебе других учить, тебе причащать, каждый раз служить. Ты православный человек. Тебе стыдно за грехи свои. Вот и хорошо, пускай жжёт позор, пускай под ногами земля горит, чтобы потом только от одной мысли о грехе тош­нило, чтоб бежать от греха сломя голову!

И он так меня настроил, что мне пришлось идти на Исповедь. Подготовился я серьёзно. Пошёл на мо­настырскую всенощную. У меня страх был, мне было стыдно перед Богом, особенно стыдно было перед священником. После службы началась общая Исповедь, потом пришли духовники и я встал в две­рях и смотрю – где самая большая очередь? К игуме­ну Косме всех больше на­роду было. Я так рассудил: людей не обмануть, люди знают, у кого Исповедь более спасительна, к тому больше и идут. Я встал там, где спасительно. Служба началась в пять, а закончи­лась в девять часов вечера. В четыре часа утра подо­шла моя очередь. Я был по­следним, и уже все ушли. С внутренним большим раскаянием подошёл испо­ведоваться. Опустившись на колени, начал выдавли­вать все свои грехи. Вдруг я открыл глаза, а батюшка смотрит прямо на меня и в таком ужасе говорит:

– Как же ты мог в таком возрасте столько грехов набрать?!

Я готов был сквозь зем­лю провалиться от стыда, но решил, что должен го­ворить до конца и пока­ялся во всём, всю грязь с себя смыл. Когда он читал молитву прощения надо мной, то сделал это на­столько с душою, что я в сердце это почувствовал. Я покаялся и пошёл на нераз­гибающихся ногах сразу на раннюю Литургию. Нача­лась служба, и было стран­но – всю ночь не спал, но я, как будто стал другим, я себя не узнавал, мне было легко стоять, душа пела, и я подошёл к Чаше, при­частился. Меня потрясло, что вкус Причастия был особенный, а причащался я не раз с детских пор. Потом я нашёл в духовных книгах, что, когда человек в искреннем раскаянии, Дух Святой нисходит и благодать, и даже вкусовые качества Причастия совер­шенно иные. Я вышел из храма, иду тихонько, а уже птички щебечут, солнышко светит, колокола звонят, народ к поздней Литургии празднично одетый идёт. А я иду и ловлю себя на том, что мне не просто хорошо, а блаженство райское на душе: такая чистота, такая возвышенность, такая ра­дость, и всё это в каком-то тихом-тихом устроении… В этот момент почувствовал, что как хорошо умереть бы сейчас... Душа не сомнева­лась: если вот сейчас, то в рай с чистотой. После та­кой Исповеди и Причастия, у меня перевернулась вся жизнь, я стал по-другому молиться, по-другому чи­тать духовные книги, по-другому жить, по-другому общаться. Не святая жизнь и чистая осталась, а память этой чистоты и жажда этой чистоты. Уйти в вечность к Господу чистым, прими­рённым с Ним и родным для Него – эта жажда осталась на всю жизнь по­сле этого Великого поста, этой Исповеди.

– Что самое главное для православного христи­анина на Страстной седми­це? Как нужно переживать эти дни?

– Страстная седмица не вся ровная, богослу­жение меняется в Среду вечером. Великий пост, собственно, заканчивается и наступает пик Пасхи страданий – Четверг, Пят­ница, Суббота. На Руси традиции были такие, что скотинку к Пасхе заколоть старались до Среды. И дру­гие приготовления сделать именно до Среды. А уж на Четверг, Пятницу и Суб­боту вообще не оставляли суетных дел, всё сводили до необходимого минимума и только ходили на службу в церковь. Иисус Христос по­сле Тайной Вечери сказал слова: «… душа Моя скор­бит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте со Мною» (Мф. 28:38). Наш народ очень чуткий на это слово Христово оказался в церкви святой и был со Христом. Если знать Устав церковный, то, например, обычная служба, которая попадает на Страстную седмицу, не совершается. Даже Псалтирь закрывает­ся, читается Евангелие вме­сто Неусыпаемой псалтири. Церковь как бы немеет, не в силах двигаться, не думает, не рассуждает при виде умирающего Бога… Мы понимаем, если бы не мои грехи, мои лично, Ему было бы полегче. Господь страдал за то, что было до Него на этой земле, при Нём и после Него. Облива­ясь кровью, вися на гвоздях на Кресте, Он сквозь толщу веков видел нас: и внешние наши дела, и внутреннее наше нутро. И тем не менее Господь идёт на смерть, идёт на муку, ради нас, под­лецов, ради людей, которые будут только другие формы распятия Его измышлять из поколения в поколение – вот это только умом думать, сердцем пережить (не гово­рю молитвами духовными) – это мороз по коже… Как же нужно любить?.. Господь знает, что на мне клейма ставить негде, и всё равно идёт на смерть, душой в ад нисходит…

Если быть вниматель­ным и в эти дни вникать в то, что в церкви читается и поётся, то там есть слова: «Кий тя образ, Иудо, пре­дателя Спасу содела?» Как мог ты стать предателем Спасителя, Иуда? Я каждый раз, слыша эти слова, по­нимаю, что поётся это для меня. Церковь обо мне го­ворит: иуда новоявленный. Я в эти дни слышу своё имя настоящее. Тут невольно получится всё оставить, тут жить не захочешь, не то, что к Пасхе готовить занавески, яйца, куличи. Да пропади всё пропадом, да разве в этом суть-то? Это­го разве душа-то просит? Душа просит настоящей чи­стоты в день Воскресения Христова. Вместе с народом Божиим встречать Пасху и говорить: Воскрес Христос! Не потому что так надо говорить, а потому что дей­ствительно во мне зажёгся огонёк Воскресения, что этим постом во мне хоть что-то доброе проснулось и начало воскресать в душе…

Подготовил иерей Алексий АХМЕТЗЯНОВ